5 апреля 1985 года Верховный суд СССР прекратил уголовное дело в отношении выдающегося русского терапевта, одного из основоположников отечественной кардиологии Дмитрия Дмитриевича Плетнёва (1871-1942) и полностью реабилитировал его. В 1937 году врача обвинили в том, что он неправильно лечил партийную-государственную элиту и «убил» Максима Горького, осудили на 25 лет и отбывавшего срок в орловской тюрьме, расстреляли в сентябре 1942 года в Медведевском лесу недалеко от Орла накануне вступления в город частей вермахта.
Плетнёв стоял у истоков советской терапевтической школы, традиции которой были подхвачены его знаменитыми последователями, в частности Александром Мясниковым (1899-1965) и Евгением Чазовым (1929-2021). Его научные труды были связаны с аритмологией, инфарктом миокарда, аневризмами аорты и сердца, лечением сердечной недостаточности. Плетнев впервые в мире описал случай прижизненной диагностики инфаркта правого желудочка. Его главная монография «Болезни сердца» (1936) не потеряла актуальности и сегодня: новые поколения врачей изучают по ней методологию и основные понятия о функциональном единстве организма и находят ответы на вопросы современной кардиологии.
Накануне 40-летия реабилитации о Дмитрии Плетнёве рассказывает ученый с мировым именем, академик РАН, доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой госпитальной терапии Института материнства и детства ФГАОУ ВО РНИМУ им. Н.И. Пирогова Минздрава России Александр Григорьевич Чучалин. В середине 1980-х годов он обратился в Генпрокуратуру СССР с ходатайством о реабилитации профессора Плетнева и добился его оправдания.
Ученик Захарьина и Боткина
— Дмитрий Дмитриевич Плетнев был выдающимся врачом и ученым. Он никогда не занимался политикой, но, к сожалению, так сложилось, что он пал жертвой именно политических репрессий. Дмитрий Дмитриевич родился 25 ноября 1871 года в аристократической семье в Харькове, медицинское образование начал получать в Харьковском университете, а затем продолжил обучение в Москве. В 1895 году Плетнев с отличием закончил обучение на Медицинском факультете Императорского Московского университета. Известно, что он работал в Ново-Екатерининской больнице. Докторская диссертация, которую Дмитрий Плетнев защитил в 1906 году, была посвящена революционным экспериментальным исследованиям в области аритмии. Став приват-доцентом Московского университета, Дмитрий Дмитриевич постоянно совершенствовал знания, изучая опыт коллег из Европы и проводя собственные исследования.
У Плетнева была блестящая интуиция — в начале прошлого века, когда кардиология не имела такого социального звучания, как сейчас, он понял, что одной из самых актуальных проблем здоровья человека будет аритмия.
Своими учителями Дмитрий Дмитриевич считал Сергея Петровича Боткина и Григория Антоновича Захарьина, профессора первого Московского медицинского университета, основоположника отечественной курортологической медицины. У этих людей Плетнев учился, как ставить диагноз, как лечить больных, как совершенствоваться в профессии. Это очень важная — я бы сказал, характерная для выдающихся людей черта, — стремление к самообразованию. Докторская диссертация Дмитрия Плетнева была посвящена, как я уже сказал, аритмологии. Электрокардиография в начале прошлого века только-только начинала развиваться. Это сегодня мы по ЭКГ за считанные минуты регистрируем у человека аритмию. А тогда талант и прозорливость подсказали Дмитрию Дмитриевичу, насколько это будет актуально.
У Плетнева был антипод — Максим Петрович Кончаловский, крупный клиницист, основатель школы клиники внутренних болезней. Их считали конкурентами в научном плане, они учились на одной и той же кафедре и оба демонстрировали успехи. Умерли они, кстати, с разницей в год.
Ученый, идущий в ногу со временем
До наших дней дошло мало фактов, недостаточно данных о том, чем конкретно занимался Дмитрий Дмитриевич в годы Гражданской войны, например, и как складывалась его врачебная судьба. После революции большое внимание стало уделяться женщинам, были созданы Высшие женские медицинские курсы, это прообраз моего университета (РНИМУ им. Н.И. Пирогова). Университет имени Пирогова «вырос» из высших медицинских курсов. Дмитрий Плетнев и другие представители прогрессивной профессуры откликнулись на этот вызов и приняли участие в создании нового образа будущего университета. Плетнёв стал профессором Высших курсов, он тщательно готовился к лекциям, проводил клинические разборы и стал популярным врачом в Москве. Его популярность была, как говорят, «зашкаливающей». На лекции Дмитрия Дмитриевича собиралась вся Москва. Он читал лекции в Мариинской больнице, — теперь на ее месте находится Московская городская дума, на территории Первой градской больницы. И огромные аудитории на 500-600 человек, а некоторые и побольше были, неизменно заполнялись народом. Среди сотен людей, которые приходили послушать Плетнева, был молодой студент, который позже стал известным врачом, Александр Леонидович Мясников. Он унаследовал от Плетнева увлеченность профессией и манеру общения с аудиторией, с долей театрализованности.
В 1960-е годы Мясников описывал, как выглядел Дмитрий Дмитриевич на своих лекциях: всегда элегантный, менявший каждый день костюм, не говоря уже о рубашках, сверкающий запонками, с галстуком, всякий раз новым, — он как бы блистал всем своим видом.
Плетнев вошел в историю медицины и как блестящий педагог. Кроме того, он написал один из лучших учебников. Плетнев, Кончаловский и их однокурсники и коллеги учились по учебнику немецкого невропатолога Адольфа фон Штрюмпеля. Когда появился учебник Плетнева, к нему было приковано внимание всех ведущих профессоров. В конце 1920-х и в 1930-х годах все будущие врачи учились по учебнику Плетнева.
Взлет в карьере и именитые пациенты
В 1933 году по инициативе профессора Дмитрия Дмитриевича Плетнёва был основан научный институт функциональной диагностики и экспериментальной терапии. Тогда же за выдающийся вклад в развитие советской медицины его признали заслуженным деятелем науки и ударником здравоохранения. Колоссальная производительность, успехи в науке и безупречная репутация поспособствовали назначению Дмитрия Плетнева главой Московского терапевтического общества и в совет Наркомздрава.
Дмитрий Дмитриевич пытался понять сердце: как сердце влияет на гемы, на кровообращение. Он пытался понять, как работает правый отдел сердца, левый отдел сердца. Он занимался микроциркуляцией. Почему я сейчас привожу эти факты?
Дмитрий Плетнев на 10-20 лет обогнал ту медицинскую науку, которая только-только формировалась в мире.
Он создаёт журнал «Клиническая медицина», проводит заседания Московского общества врачей, и всё время как бы конкурирует с Кончаловским, не давая Максиму Петровичу «свободного полёта». Кстати, Сергей Михалков и его дети Никита и Андрон — его прямые потомки.
В 20-е годы Дмитрия Плетнева приглашают в больницу имени Боткина, где после покушения лечили Владимира Ленина. Я не смог получить точной информации о том, каков был вклад Плетнева как врача, но точно знаю, что Дмитрий Дмитриевич наблюдал Ленина и активно участвовал в его лечении.
Также очень памятна болезнь Ивана Петровича Павлова, известного физиолога, крупного ученого, лауреата Нобелевской премии. Павлов тогда только провел Международный конгресс, и у него случилась пневмония, очень тяжелая. Врач Павлова, Пётр Григорьевич Ланг в 1936 году позвонил Плетневу из Ленинграда и попросил его приехать. Плетнёв, конечно, откликнулся, приехал в Ленинград. Вместе с Лангом они обследовали Ивана Петровича Павлова и всеми силами старались ему помочь. Но тогда еще не было антибиотиков, а у пациента нарастала интоксикация, накапливалась дыхательная недостаточность. Павлов ушел из жизни.
«Мерцательная» аритмия и «испанка» у Горького
Вскоре после трагедии с Павловым заболевает Алексей Максимович Горький. В тот период он перестал выезжать в Италию и регулярно ездил в Крым. В конце мая Горький вернулся в Москву в тяжелом гриппозном состоянии. Знаменитого писателя кладут в больницу на улице Грановского (ныне Романов переулок), переданную позднее в ведение Четвертого управления Минздрава СССР. И у постели Горького собираются три врача — Плетнев, Ланг и Кончаловский, которые проводят консилиум.
Я подробно был знаком с этими документами, о которых я позже скажу, но состояние Горького носило волнообразный характер. Были дни, когда казалось, что Алексей Максимович побеждает свои болезни (грипп привел к воспалению легких и сердечной недостаточности), были дни очень плохие. Тогда еще было принято делать ежедневные сводки о состоянии здоровья Горького, и это оказывало серьезный прессинг на работу врачей.
Наблюдая Горького в этот период, Плетнев на консилиуме сказал: «У Горького появилась мерцательная аритмия…» В обиходе врачей тогда никто и не знал, что существует такая форма нарушения работы сердца. Дмитрий Дмитриевич к тому времени уже сам овладел электрокардиограммой, он снял электрокардиограмму и показал коллегам.
Он пророчески заявил, что источником нарушения ритма сердца являются правые отделы сердца: не левый желудочек, а правый желудочек. Это гениально, потому что до него в медицине концепции патологии правого желудочка вообще не существовало. Американские врачи научатся ставить подобные диагнозы лишь спустя десятилетие! Тогда врачи только-только начинали пользоваться рентгеном.
Плетнев провел исследование и установил, что у Горького 5 каверн (Пустоты в каком-н. органе в результате отмирания ткани — Прим. Kremlinhill.), три каверны в верхней доле правого лёгкого и две каверны в левом лёгком. Он говорил о том, что пневмония Горького является гриппозной пневмонией. Я привожу эти медицинские факты с тем, чтобы подчеркнуть, насколько он был гениальным как диагност. В терапии это всегда очень ценится.
Состояние Горького носило волнообразный характер и в какой-то момент на фоне аритмии он впал в бессознательное состояние… Когда на встречу с врачами приехали Сталин и Ворошилов, Горький несколько раз проваливался в коматозное состояние и снова возвращался. Позже ученик Плетнева, его аспирант Павел Евгеньевич Лукомский, ставший спустя несколько лет главным кардиологом Советского Союза, даст показания, что Дмитрий Дмитриевич неправильно лечил нарушения ритма сердца у Горького. Для лечения аритмии Плетнев применял строфант и строфантин, то есть это одно и то же лекарство, но в двух разных формах… Но основной причиной смерти явилась все-таки интоксикация, пневмония.
Когда по решению медицинского совета было произведено вскрытие — его провел известный патологоанатом Ипполит Васильевич Давыдовский, — когда он вскрыл грудную клетку, то действительно нашел то, что описал Плетнев: три каверны справа, две слева. А еще Давыдовский нашел, что у Горького была так называемая геморрагическая пневмония, «испанка».
А общество искало врачебную ошибку, и оно ее «нашло».
Поверженный гений
Как из этого положения вышел Ипполит Васильевич Давыдовский? После аутопсии он приехал в свою больницу на Яузе, которая сейчас называется его именем, собрал кафедру. И рассказал коллегам о том, что ему довелось «описать новую болезнь» — «хроническую, не специфическую лёгочную чахотку». То есть, когда у человека вроде бы и есть туберкулез, и вроде как нет. Получается, Ипполит Васильевич ушел от того, чтобы обвинять Дмитрия Дмитриевича. Но, откровенно говоря, Плетнева это не спасло.
До ареста Дмитрий Дмитриевич вызвал к себе любимого ученика, Александра Леонидовича Мясникова, и направил его в Ленинград: «Я напишу Лангу и, пока со мной будут разбираться, ты продолжай развивать науку!» Для Мясникова это было наставлением, заветом учителя. Он приехал к Лангу, показал ему письмо Плетнева, и какое-то время они действительно работали вместе.
В это же время начался шумный политический процесс. Из двадцати одного обвиняемого наиболее крупными фигурами были Бухарин и Рыков. Среди обвиняемых оказались три беспартийных врача, по совместительству работавших в Лечсанупре Кремля: доктора Лев Левин, Дмитрий Плетнев и Игнатий Казаков. Их обвиняли в том, что они ухудшили здоровье и привели к смерти государственных и общественных деятелей — Валериана Куйбышева, Вячеслава Менжинского и Максима Горького. Допрос вел Вышинский — ректор Московского государственного университета и прокурор той страны, которой больше нет. Никто никого не бил, не избивал.
Монотонно задавался один и тот же глупый вопрос. «Что вы сделали для того, чтобы резко ухудшить здоровье великого пролетарского писателя Горького?»
В итоге, как известно, Дмитрий Дмитриевич свидетельствовал против себя. «Да, я сделал так, чтобы жизнь Горького оборвалась… После обеда мы рекомендовали Алексею Максимовичу не ложиться отдыхать, а предложили погулять по аллейке, походить туда-сюда… Вдоль этой аллеи мы разводили костры, чтобы он дышал дымом, и чтобы его здоровье ухудшилось».
Выдающегося ученого довели до этого. А потом сослали в тюрьму.
Гений и люди с карликовыми мозгами
Дмитрий Дмитриевич был арестован в 1937 году, в нашем музее хранится ордер на его арест. Он был сослан в тюрьму города Александров во Владимирскую область. Эта тюрьма существует и по сегодняшний день. Из этой тюрьмы Дмитрий Плетнев написал письмо Молотову, Ворошилову и Берии. Письмо довольно типичное для тех лет. «…Я выдающийся профессор, меня хорошо знают в Германии…» В то время, может быть, не стоило подчеркивать, что тебя хорошо знают в Германии. Но когда человек находится в таком состоянии, трудно его судить. Это довольно тоскливое письмо. Дмитрий Дмитриевич писал о том, что является автором учебника, монографии «Болезни сердца»… Всё это, казалось бы, не вызывает какого-то особого расположения. Но вот чем простой человек отличается от гения? У гения бывает такой проблеск мыслей, которые простому человеку недоступны.
Дмитрий Дмитриевич пишет: «В настоящее время я нахожусь в тюрьме города Александрова. Поймите же меня, не могу я находиться среди людей с карликовыми мозгами…» Когда я дошел до этих строк, меня как будто током пронзило, — я понял, что это действительно был гениальный человек.
Время действовать
Как и почему мне дали возможность ознакомиться с этими документами? Это был советский период, середина 1980-х годов прошлого столетия. И был такой генеральный прокурор Советского Союза Александр Михайлович Рекунков. Человек высокого роста, широкоплечий, бывший фронтовик. В годы войны под Кенигсбергом, теперешним Калининградом, он получил ранение в грудную клетку, а раневой канал был поражён туберкулёзными палочками. И вот несмотря на свою статность и мощь он «заработал» так называемый «военный туберкулез», туберкулез военного времени, что привело Александра Михайловича к хроническому легочному заболеванию, которое серьезно снижало качество его жизни. И между нами, между врачом и пациентом сложились очень хорошие человеческие отношения. Я поначалу и не думал обращаться к Рекункову с какой-то просьбой, у меня только вызревала мысль о реабилитации Дмитрия Плетнева. Я узнавал какие-то факты, думал об этом.
Но посетив однажды реанимационное отделение Московской областной больницы МОНИКИ, которая находится на проспекте Мира, и встретившись с академиком Николаем Романовичем Палеевым, я понял, что пришло время действовать. Николай Романович рассказал мне о том, что он работает в кабинете Плетнева, и что сам институт МОНИКИ, собственно, им и создавался. И Палеев неожиданно озвучил мне свою мечту — добиться реабилитации Плетнева. Круг замкнулся.
Мы с ним поговорили, а потом я поехал на Мичуринский проспект, в больницу, где я собирал консилиум по поводу лечения Рекункова.
Где справедливость, там и правда
Поначалу я не решался заговорить с Александром Михайловичем на эту тему, а затем мысль оформилась и я, условно говоря «отпустил тормоза». Я сказал так: «Понимаешь, у нас, у врачей есть большая проблема, которая мешает нам нормально преподавать. Потому что есть такой пробел в нашей медицине, который связан с Дмитрием Дмитриевичем Плетневым. На его учебниках воспитывалось поколение врачей 1930-х годов и частично 1940-х годов, он впервые поставил диагноз инфаркт миокарда в правых отделах сердца, впервые описал легочное сердце и вообще очень многое сделал для мировой медицины. Плетнев был репрессирован, и есть предположение, что он умер в Магадане. По другой версии, он был расстрелян под Орлом. Я рассказал своему высокопоставленному пациенту о том, что намерен проверить обе версии, чтобы узнать наверняка, какая из них соответствует реальности. Александр Михайлович Рекунков был очень хорошим, открытым человеком. Он внимательно меня выслушал и сказал: «Я подумаю об этом. Мне нужно время, прямо сейчас, к сожалению, я ничего определенного сказать не могу…»
Прошло совсем немного времени, буквально несколько дней. Я только вернулся с работы, когда зазвонил телефон. Человек на другом конце провода представился полковником медицинской службы и сказал, что звонит мне по поручению главного военного прокурора Советской армии. Если не ошибаюсь, фамилия звонившего была то ли Попов, то ли или Абрамов. Точнее сказать не могу, память меня немного подводит. Этот человек попросил меня спуститься к подъезду. В настоящее время я, наверное, так бы не отреагировал. Я спустился к подъезду. И действительно — стоит полковник в военной медицинской форме. Он говорит: «Давайте мы с вами сейчас проедем к Курскому вокзалу, там нас ждет главный военный прокурор». Мы приехали, нас встретил человек небольшого роста, лысый, жизнерадостный. Он сказал: «Знаете ли, Александр Григорьевич, мы привлекаем еще двух профессоров, — Виталия Григорьевича Попова — известного кардиолога, ученика Дмитрия Плетнева, и ректора Стоматологического медицинского института академика Капитона Михайловича Лагина. Мы передадим вам разные архивные документы, связанные с жизнью и смертью Горького, Менжинского и Куйбышева, и попросим вас провести их экспертизу. Мы не ждем от вас политической оценки — необходимо, чтобы вы ответили на вопрос, имела ли место врачебная ошибка, или нет».
Виталий Григорьевич Попов был замечательным человеком, он родом из Рязани. Высокий, лысый, здоровый такой. Знаю, что в годы войны он успел побывать и в плену, и в концентрационном лагере. Лагин — небольшого росточка, полноватый, очень эрудированный человек, позже он стал ректором Третьего медицинского университета. Так стал называться стоматологический институт. Каждому из нас дали разные документы. Учитывая, что я занимался легочным здоровьем, именно мне и дали документы историю болезни Максима Горького.
«И точно маятник зловещий, Звучал мой одинокий шаг»
Я получил историю болезни Горького, и очень внимательно все изучил, восстановил всю картину. Мне нужно было сделать заключение, и я такое заключение на имя генерального прокурора написал. Я четко указал, что врачебные ошибки не были допущены, отметив, что в тот период времени действительно существовал метод лечения, который применил Плетнёв, он был очень продвинутым доктором. Этот метод, кстати, тогда успешно применяли немецкие врачи.
По Москве поползли слухи о том, что готовится реабилитация Дмитрия Дмитриевича Плетнёва. Это был как гром посреди ясного неба. У нас есть общество врачей, раз в месяц мы проводили заседания на Моховой, в Анатомическом корпусе Первого медицинского института. Возглавлял Терапевтическое общество очень известный терапевт Владимир Харитонович Василенко. Перед началом заседаний у нас всегда были чаепития, рядом в ресторане пекли вкуснейшее берлинское печенье… Так вот перед очередным заседанием меня встретили так, будто я Гагарин. Все встали, жали мне руки, приветствовали. Я был очень польщен — у меня буквально крылья за спиной выросли. Все были в радостном, приподнятом настроении…
Спустя месяц прихожу в это же помещение на заседание. Иду в прекрасном расположении духа, на подъеме. Вхожу — гробовая тишина. На меня никто не смотрит, люди отворачиваются. Помощница Василенко, тоже профессор, видя мою растерянность, разочарование и непонимание, сказала: «Неужели вы не понимаете, в какое тяжёлое положение вы поставили Василенко!» Я изумился.
— Вы взялись за реабилитацию Плетнева, а на самом деле он враг народа. Вы представляете, что вы наделали?!
В этот момент я понял, что страх и ужас у человека порой имеет очень глубокие корни. И я буквально убитый, разочарованный, получив этот холодный душ, ушел, думая, что больше сюда никогда не приду. Больше никакого желания оказаться среди этих людей у меня не было. Все как будто отвернулись от меня. Я ощущал себя как будто под машиной, укатывающей асфальт, меня в тот момент заблокировали полностью. Думаю, в какой-то степени я приблизился к тому, что переживал сам Плетнев.
Через какое-то время мы снова встретились с Рекунковым и я решился рассказать ему о том, что процесс с реабилитацией Плетнева задержался, и о том, что я не ожидал, как отреагирует наше общество на мою персону в этой ситуации. Мне надо было как-то собраться, понять, сориентироваться, как вести себя дальше.
Александр Михайлович мне ответил: «Понимаешь, в чем дело? Собственно говоря, реабилитировать Плетнева мы не можем. Потому что, реабилитировав Плетнева, мы должны реабилитировать Бухарина, Каменева, Зиновьева, Левина и так далее. Мы не можем вырвать из этого ряда одного человека. Если ты настаиваешь на реабилитации одного из них — необходимо решить вопрос с реабилитацией всей этой группы людей».
Вот с такой проблемой мы столкнулись.
Время перемен
В это время на политическом небосклоне появляется Михаил Сергеевич Горбачев, и решение о реабилитации принимается, а еще начинает произноситься слово «перестройка». Так что для меня перестройка началась с реабилитации Плетнева.
В какой-то момент — спустя год, наверное, я решил снова прийти на заседание терапевтического общества. Собрался силами, открываю дверь. И что я вижу? Радость, все поднялись, улыбаются, снова тянут руки, поздравляют. Я думаю: «Ёлки-палки, как слаб человек. Слаб во всех своих проявлениях».
Появилось официальное постановление президиума Верховного Совета и Прокуратуры о реабилитации Дмитрия Дмитриевича Плетнева. И, знаете, как только это произошло, столько героев появилось, которые «реабилитировали Плетнева»! Сегодня это порядка десяти человек, которые претендуют на то, что они занимались его реабилитацией.
Время шло, и я хотел предпринять такие шаги, чтобы окончательно вернуть доброе имя профессора Плетнева, «узаконить» его, чтобы оно снова зазвучало.
Леонид Михайлович Печатников, мой ученик, был тогда вице-мэром Москвы по социальным вопросам, и он курировал процесс переименования больниц. Существовали больница Боткина и больница Юдина, и наша больница ждала присвоения ей имени Дмитрия Дмитриевича Плетнева. Скажу честно, что эта моя инициатива поначалу встретила некоторое сопротивление, в том числе и у самого Печатникова. Но в итоге все сложилось наилучшим образом.
Я счастлив, что сегодня в Москве есть больница имени Плетнева, в которой я работаю и где мы с вами находимся сейчас. Я собрал большой материал о Дмитрии Дмитриевиче, и мы создали музей. Поскольку наша больница стала филиалом госпиталя Бурденко, сейчас Музей Плетнева переехал на территорию Института пульмонологии. И все основные документы музея находятся там. Это единственный музей в нашей стране, который посвящен Дмитрию Дмитриевичу Плетнёву.
Могила героя
Мы рассказываем о Дмитрии Дмитриевиче Пленеве студентам, я регулярно провожу экскурсии по музею. И однажды одна из студенток, родом из Орла, рассказала нам о том, что знает, что могила Плетнева находится на окраине ее родного города, у Яблоневого оврага. И сегодня мы уже доподлинно знаем, что Дмитрий Дмитриевич был расстрелян осенью 1942-го года, когда немецкие войска подошли к Орлу. Бои на этом направлении вел Константин Константинович Рокоссовский.
Беседовал Дмитрий Волин
На обложке: научный руководитель и консультант Терапевтического отделения Городской клинической больницы имени Д.Д. Плетнёва А.Г. Чучалин в рабочем кабинете © Фото: Дмитрий Волин, Кремлевский холм
При публикации настоящего материала на сторонних ресурсах использование гиперссылки с указанием ресурса kremlinhill.com обязательно!
© 2018 — 2025, Кремлевский холм. Страницы истории. Все права защищены.
🔔 Подписывайтесь на нас в Telegram-канале: https://t.me/kremlinhill
КРЕМЛЁВСКИЙ ХОЛМ. Страницы истории 